Сказка странствий

[yulkar]

Ко ДВП

Каждый, кто хоть немного знаком с «закулисной» жизнью 5-й столовой, знает, что если в мясной цех вереницей потянулся народ, значит бывший морской волк – Семен из мясного, вновь ударился в воспоминания. Истории эти с каждым разом обрастали все большим количеством леденящих душу подробностей, и, хоть итог их всем давно был известен, слушатели, затаив дыхание, рассаживались, кто - на разделочных столах, а кто – прямо на полу.
- Ой, девоньки, ведь как по писанному поет, - говорила Люська из салатного.
- Заливает, а ты веришь! – бурчала вечно хмурая Надька из цеха раздачи.
- А хоть и заливает, а зато какие у него усы! – восторжено шептала Лариска с посудомойки, не замечая ехидных взглядов, которые при этих словах бросали подруги на ее уже совершенно откровенно выпиравший живот.
- Ш-ш-ш! Дайте ж послушать! – шикали на них мужики из горячего.

- Перед тем, как стать юнгой, я был капитаном, - покручивая ус, говорил Семен, и все замирали, словно не знали, что он продолжит: капитаном мышей на большой помойке за городом, на которой проходило мое беспризорное детство.
Вот и сегодня благодарные слушатели рассмеялись этой шутке, словно впервые ее услышали, и Семен, сдержанно улыбнувшись, начал свой рассказ.

Однажды около моей помойки остановились двое. Они долго о чем-то спорили, потом один из них позвал меня. Я подошел. От них пахло морем и табаком. Тот из них, что повыше, потрепав меня по плечу, спросил: «Звать-то тебя как, голодранец?»
«Сема»- ответил я.
«Слушай, Сэмэн, - сказал долговязый, -хочешь пойти юнгой к нам на корабль?»
«Настоящий корабль, который плавает в море?» - спрашиваю.
Тут второй наклонился ко мне и говорит: «Запомни, сынок, плавает – говно, а корабли – ходят». «Понял» - говорю, а у самого – сердце в пятки ушло: не дай бог решат, что я недоумок какой-нибудь, и передумают.
Не передумали. Взяли.
И началась романтика: палуба, каюты, рубка, отдать концы, принять швартовый...
Как-то раз, вышли мы в открытое море, и начался страшный шторм. Капитан собрал нас всех и говорит: «Объявляется учебная тревога. Сейчас мы выйдем всей командой на палубу и по моей команде прыгнем в воду. Продержаться, ребятки, надо в воде как можно дольше. Знаю, это не просто, вода холодная. Но вы уж постарайтесь, милые!» - и смотрит на меня. «Да я хоть час могу в воде просидеть, - говорю, - я закаленный!» Соврал, конечно: я и плавать-то не умел.
И вот, поднимаемся мы на палубу, идем ровным строем, а палуба так ходуном и ходит, и волны вокруг – аж дух захватывает. Я глаза зажмурил, простился мысленно с жизнью и спрыгнул. Вода меня сама вытолкнула, как пробку. Смотрю, прямо рядом со мной выныривает сам капитан: «Держись, - говорит, - за плечо, а то твоим стилем – не то что час, и пяти минут не пробарахтаешься». Я ухватился за плечо, а он мне: «Смотри! Смотри, - говорит, - на корабль! Когда еще такое увидишь!» А там, и правда, такое творилось, сам бы не увидел - никому бы не поверил: двуногие носятся по палубе, кричат, отвязывают шлюпки, прыгают в них, отталкивая друг друга, набиваются человек по десять в каждую и гребут прямо в открытое море. Шторм бросает шлюпки, как щепки, а двуногие только гребут быстрее. «Что это с ними?» - спрашиваю.
«У них, понимаешь ли, есть поверие: если мы бежим с корабля, значит близко кораблекрушение. Ну, все, - говорит, - вроде все ушли, можно возвращаться».
Мы подплыли и по канатам от шлюпок вскарабкались на палубу. Мокрые, с горящими глазами, матросы уже спускались в трюм.
«Эй, Сэмэн, не отставай!» - крикнул мне один из них, и я поспешил за ними.
Этого веселья мне не забыть никогда! В бочке с вином и в бочке с пресной водой прогрызли по дырке. Мы вставали на задние лапы или падали на спины, подставляя рот живительным струям. Красная и прозрачная реки сливались в одно огромное розовое море, и мы пили его, мы купались в нем... Я впервые в жизни был пьян: я закрывал глаза, и меня начинало кружить, как на карусели. Я открывал глаза – и шторм раскачивал меня из стороны в сторону. Мне нравилась эта игра: я закрывал и открывал глаза. И вдруг над всем этим хаосом раздался голос капитана. Таким грозным я его еще никогда не слышал:
«Встать!» – заорал он, и мы, вскочив, вытянулись, как на параде. Судно ходило подо мной ходуном и я вцепился в него всеми четырьмя лапами.
«Безумцы! Мы же так передохнем здесь, как двуногие!» Хоть и не все слова доходили до моего сознания, но я понимал, что он абсолютно прав. Что продукты надо экономить, а иначе нам не выжить. Матросы молча соглашались.
На судне была введена строгая дисциплина. Через день шторм утих, мы продолжали дрейфовать, потекли дни, похожие один на другой. Я даже начал было скучать, и от нечего делать стал выгрызать затейливые рисунки на деревянном столе своей каюты.
Однажды, я, как обычно, был занят своими художествами, и вдруг в каюту ворвался Боб, тот самый долговязый матрос, который подобрал меня на моей помойке. «Пираты!» - проорал он и помчался разносить эту страшную весть дальше.
Пираты тоже когда-то были отважными матросами, избавившимися от своих двуногих, но за долгие месяцы дрейфа трюмы их опустели, и им оставалось только слоняться по палубе в надежде увидеть проплывающий корабль. И вот, встретив наше судно, эти, в прошлом – достойные крысы, превратившиеся в голодную свору, попрыгали в воду, в надежде отвоевать у нас провиант. Когда они поднялись на палубу, мы уже ждали их во всеоружии. Нас было меньше, но они были слабее: видимо, голодали уже не первый день. Я дрался наравне со взрослыми, и, когда моя нога уже стояла на груди поверженного пирата, я вдруг услышал истошный крик Боба: «Сэмэн! Сзади!» Я обернулся: на меня, оскалив зубы, мчался огромный, лохматый, одноглазый пират. Я зажмурился от страха и приготовился к самому худшему. Но худшее все не наступало. Я открыл глаза. Боб успел гиганским прыжком свалить пирата, и теперь они катались по палубе, сцепившись в один серый, визжащий клубок.
«Уходим!» - вдруг разнеслось над судном. Это капитан пиратов понял, что мы просто так не сдадимся. Одноглазый разжал когти и, процокав по палубе, спрыгнул в воду. Боб оставался лежать неподвижно. Я подбежал и увидел лужу крови. Боб притянул меня к себе и зашептал:
«Не долго мне осталось, Сэмен, но я должен тебе сказать: беги! Беги отсюда, как только вам встретится корабль с двуногими. Как бы вы не экономили, еда когда-нибудь кончится, вы будете голодать и тешить себя надеждой, что вас прибьет к берегу, или что вам удастся ограбить другой корабль, как эти несчастные...» Голос его слабел.
«Боб, а как же наше морское братство, - возмутился я, - как же свобода?» Боб не отвечал.
«Боб! Боб! Дядя Боречка, дорогой! Ну, не молчи! Не умирай!» - я тряс его, размазывая слезы по морде, но он уже перестал дышать и глаза его застыли черными бусинами. Вдруг в них я, как в зеркале, увидел свое страшное будущее.
Я убежал в свою каюту и проплакал там всю ночь. Мне было жалко Боба, жалко себя, стыдно бросать своих боевых друзей и предавать с таким трудом завоеванную свободу ради куска колбасы, но утром я вышел из каюты с твердым и окончательным решением: с первым же судном бежать к двуногим.

Семен взглянул на часы.
- Вот так, дорогие мои.
- А про новый корабль?
- А про то, как ты жил в порту?
- А про то, как добирался в Москву в вагонах-ресторанах? – загалдели мужики.
- Все будет, но в другой раз, - успокоил их рассказчик.
Народ начал расходиться. Мужики с суровыми лицами молча поднимались в горячий, бабы выходили обнявшись, вытирая зареванные морды:
- Ах, какой слог! – шептала одна.
- Ах, какой красавец! – восхищалась другая.
- Врет, конечно, но если хоть половина из этого – правда, какая же у него была интересная жизнь! – говорила третья.
Благодарные слушатели покидали мясной цех. Начинался обычный рабочий день двуногих.